Историю, окончившуюся помилованием шестилетней девочки, ее матери и двух сестер, рассказала жительница нашего города Мария Николаевна Махарандина.

Мария Николаевна и есть та самая девочка Маша Мотолыга, чья жизнь и жизнь ее сестер была поставлена на карту односельчанами, кто во время Великой Отечественной войны перешел на сторону оккупантов.



Родилась Мария Николаевна в деревне Дубровка Новозыбковского района Брянской области. Война началась, когда девочке было 6 лет.

На оккупированной территории Брянщины население края сразу же включилось в вооруженную борьбу против гитлеровцев. Десятки тысяч наших земляков сражались с врагом в партизанских отрядах и подполье. Брянщина стала одним из основных очагов партизанского движения. Вместе со своими товарищами в партизаны ушел и отец Маши – Николай Петрович.

– Двоих его друзей расстреляли, – рассказывает Мария Николаевна, протягивая мне старое фото, где изображены мужчины, в центре – Николай Петрович.

– Эта фотография была единственная, ее искали полицаи, когда разыскивали отца. Мать закопала ее в огороде. Отец ушел в партизаны, а мы – три девочки и мама Варвара Ильинична остались дома. Отец приходил ночами, то поесть, то переодеться.

В семье была охотничья собака по кличке Герой, Николай Петрович брал ее с собой на охоту.

– Когда отец ушел в партизаны, наша собака бегала к нему в отряд, приносила от него весточку, – вспоминает Мария Николаевна.

– Партизанский лагерь стоял посреди болота, ведь вся Дубровка – клочок земли, окруженный болотом. Отец не брал пса с собой в отряд. Когда папа делал вылазки домой, нам приходилось собаку закрывать в сарае, чтобы не бежала за ним. Выпускали потом, когда отец уходил. Но позже Герой все равно нашел место, где находился партизанский отряд. С тех пор стал приносить нам вести от затаившихся в лесу партизан: если находили бумагу в шерсти Героя – это означало, что у партизан все в порядке.

Видимо, полицаи заметили, что собака куда-то все время бегает, и приказали матери отвести собаку в Новозыбково. Очевидно, расчет был на то, что Герой выведет немцев на партизан. Двенадцать километров мать плакала, пока вела собаку в район. Герой больше не вернулся…

Оправившись от охватившего волнения, Мария Николаевна продолжила свой тяжелый рассказ:

– Пес, когда приходил, всегда царапал лапой дверь. Как-то спим, проснулись от царапающего звука в дверь. Думали, Герой вернулся, а за дверью оказалась женщина, просилась в дом. Это была сбежавшая от немцев еврейка. Просилась на день, ночью хотела уйти.

Тогда еще зерно было, хранили в ящике. Освободили этот ящик, настлали на дно тряпок, наделали дырок в стенках, женщину туда уложили и сверху зерном же и засыпали. Так она до вечера и пролежала в этом ящике, а ночью ушла.

Забегая вперед скажем, что уже после войны спасенная еврейка в свою очередь помогла Машиной семье.

Возвращаясь к рассказу об отце, Мария Николаевна тихо промолвила, что через некоторое время Николай Петрович перестал появляться: месяц нету, два..

Шел сентябрь 1942 года. Однажды Варвара Ильинична повела Машу к своему отцу. Он жил от них в полутора километрах, в деревне, которая находилась в лесу. По дороге мама говорит:

– Я чувствую, что нас кто-то преследует.

Пришли к дедушке.

– Меня отправили в сад под предлогом поесть груш, – рассказывает Мария Николаевна.

– Я пошла, а тут подъехали на лошади полицаи. Схватили мать, меня схватили и поволокли в тачку, погнали лошадей в нашу деревню.

Приехали, а из дома к этому времени все вынесли – от мебели до посуды. В темном углу опустевшей избы сидели сестры – старшая Полина и младшая Валя, сидели и плакали. Машу с матерью домой уже не пустили. Оттуда вывели сестер и бросили в телегу. Всех вместе отвезли в Новозыбково.

Из воспоминаний Марии Николаевны, больше основанных на рассказах Веры Ильиничны, следует, что в Новозыбкове ее, маму и сестер загнали в тюрьму.

– Мать вызывали на допрос, очень сильно там ее избивали. Приходила вся окровавленная. Мы пальчиками сбрасывали с нее кровь, с лица и с рук. Сидели над ней и плакали. Так продолжалось неделю.

На последнем допросе матери сказали, что нас всех расстреляют, хотя изначально грозились повесить. Варвара Ильинична пришла с допроса и тихонечко Полине сказала:

– На расстрел.

– Я услышала, и со мной что-то случилось – уснула надолго. По рассказам мамы, три дня я спала на бетонном полу в камере. Вместе с нами на расстрел предназначалась молодая еврейская пара, недавно поженились. Были еще три девушки с досками на груди. На досках написано «партизан».

В тот день, когда я наконец проснулась, нас повезли на расстрел в Клинцы. Везли поездом. Потом к поезду опять подъехала лошадь, приговоренных погрузили в телегу, а евреев привязали к повозке, и они бежали всю дорогу.

В Клинцах привезли к зданию, которое было построено буквой «Г». К нему была пристроена комната смертников. Она была забита до отказа к нашему приезду. Видимо, поэтому меня, маму и сестер оставили сидеть на крыльце. Над крыльцом был балкон, на нем стояли молодая немка и немец. Они присматривали за арестованными.

Младшая сестра Валентина, двух лет отроду, захотела есть, обсосала матери все лицо и руки. А девушка-немка наблюдала за происходящим. Потом она спустила с балкона четыре кусочка хлеба, для нас. На этих словах волнение Марии Николаевны усиливается, начинает дрожать голос. Взяв себя в руки, пенсионерка рассказывает дальше:

– Мы накормили Валечку, и она вскоре уснула.

Мимо шел немец с чайником в руках. Поставил его перед матерью и, как мог, объяснил, что это – «киндеру», чтоб напоили ребенка.

Сквозь нахлынувшие слезы Мария Николаевна продолжала:

– Остается 20 минут до расстрела, мать с нами прощается, целует, говорит: «Дети, не плачьте, там будет хорошо нам, там мы будем все вместе».

И вдруг явился немецкий офицер или солдат и увел маму на допрос.

Она расплакалась и стала кричать: «Не бейте детей, не расстреливайте! Со мной делайте, что хотите!»

На допросе женщину еще раз спросили, сдаст ли она своего мужа немецким властям, если тот придет домой. Истерзанная пытками и болью за детей, мать согласилась на все, лишь бы спасти своих дочурок от гибели.

– Помню, как выводили приговоренных к расстрелу, человек тридцать: кто-то падает, их поднимают, бьют… А мы идем по другой стороне улицы. А этих повели убивать за Клинцы.

Девочки с матерью дошли до первого частного дома. Постучали, открыла женщина. Попросились на ночлег.

– Если муж разрешит, когда придет с работы, то пущу. А пока посидите во дворе, – был ответ хозяйки дома.

Пришел муж, пришел как раз оттуда, куда не попала Маша с матерью и сестрами.

– Он полицаем служил, – продолжает Мария Николаевна, – и рассказал, как проходил расстрел, от которого нас мать спасла.

Так вот, полицай сказал, что были вырыты ямы, куда скидывали пленных по девять человек. Одна яма, очевидно, предназначенная и для нас, осталась пустая…

Переночевав в коридоре, встали ранним утром, попили чай и ушли. Путь до дому пролегал неблизкий, более 100 километров.

– У мамы тетка жила в другой деревне. Когда тетка Агриппина узнала, что мы в тюрьме, она стала ходить к гадалке. Та нагадала ей, что ее сестра Варвара, то есть наша мама, жива. А в последний раз гадалка сказала тетке, чтоб встречала нас с северной стороны дороги. Несколько дней она выходила на дорогу, все нас высматривала.

И счастливая встреча состоялась. Я уже не могла идти, ползла, младшую Валентину привязали к моей спине.

– Доковыляли до дома Агриппины, а там – полная комната народу, и все – с нашей деревни. Рассказывали, будто в Дубровку приехал от партизан человек и сообщил, что каратели придут в деревню и расправятся с семьями подпольщиков. И практически вся деревня разбрелась, кто куда. Тетка Агриппина приняла у себя всех, кого смогла разместить. В комнате людьми был устлан весь пол!

На следующий день Варвара с Машей пошли в Дубровку. У тети переночевали, оставили Полину с Валей у Агриппины.

– Мы хотели разузнать, где все наши вещи. Из первого же дома выходит старуха и говорит, чтоб мы не ходили к себе домой, мол, там все пусто. Остались у нее.

Спустя какое-то время слышим, на улице раздается крик: «Споймали бандита!» Выскочили из дома, а этим бандитом был наш отец…

Мы бежали по пыльной дороге, а отец голову повернул, посмотрел в нашу сторону и побежал дальше. К этому времени у него не было правой руки – потерял во время подрыва моста, по которому ехали каратели. Об этом мама узнала после.

А в тот момент дети с матерью бежали за ним, женщина, обессилев, упала, просила полицаев из местных – оставить мужа в деревне хотя бы отмыться от пыли и грязи. Николай Петрович скрылся, и с тех пор семья больше никогда его не видела.

– Как стало известно, его повесили в Белоруссии. Где он похоронен, мы так и не знаем, – завершила рассказ об отце Мария Николаевна.

Когда на селе активизировались бандиты, жители бежали кто куда, Варвара с дочерями побежали за семь километров к деду. У него была лошадь, посадили в телегу детей, и на всех порах – в лес.

– Было слышно, как со всех сторон палят пушки в лесу. Около нас рвались снаряды. А мы мчались к партизанам. В один момент из леса навстречу нам верхом на лошади выехал партизан и сказал, чтобы мы возвращались по домам – пришла Победа. Когда вернулись домой, около школы уже стояли толпы людей – устроили митинг.

После Победы долго нам было страшно – полицаи, нет-нет, да и угрожали расправой, если расскажем об их вероломстве. И страшно было до тех пор, пока они все не ушли из жизни.

Среди полицаев соседей не было, но были другие жители нашей деревни. Многие из них, когда запахло Победой, переодевались в одежду с убитых наших солдат и ходили так, чтоб не узнали в них врагов.

В Инту Мария Николаевна приехала в 1957 году. В этот период на Брянщине было голодно, вот двоюродный брат и позвал Марию Николаевну на Север, где хорошо платили. Из заработанных денег какую-то часть Мария Николаевна отсылала матери. Начинала с уборщицы на хлебозаводе, потом устроилась на только что открывшуюся ГОФ «Интинская», приняли «на ленту». Оттуда в 1987 году Мария Николаевна вышла на заслуженный отдых. Вместе с ней проживает ее супруг, Леонид Викторович. Их сын, Александр, живет так же в Инте.

– Когда война кончилась, из Брянска приезжали «следопыты» и сильно интересовались теми, кто пострадал во время войны. Приходили и к нам. Спрашивали, кто на нас нападал и как мы пострадали. Мама расстроенно говорила: «Ребята, я сегодня вам расскажу, а завтра они меня под нож пустят, ведь они угрожали». И отказывалась говорить с ними.

– Мы были взрослые, но все равно боялись говорить обо всех ужасах военного времени, много еще оставалось вредителей, – объясняет Мария Николаевна свое долгое молчание о порушенном войной детстве, о предательстве земляков. И добавила:

– Когда я уезжала на север, мать очень переживала, потому что кто-то из полицаев был задержан при побеге на границе и сослан в лагерь именно в Инту. Но у меня тогда была уже другая фамилия…